Когда мы выбрались из форта, то оказались гораздо дальше от Рифтена, чем были, когда заходили в пещеру. Гвенлин порылась в своих походных картах и объявила, что форт носит название Крепость Серый Смерч, и что до города не менее шести часов ходьбы.
– Мы можем заночевать здесь и двинуться утром, – сказала она. – Либо пойти сейчас. До рассвета осталась пара часов.
Несмотря на усталость, мне совершенно не хотелось ночевать в форте, полном трупов, поэтому я предложил выдвигаться немедленно.
Дорога обратно выдалась довольно спокойной. На нас попыталась напасть стая волков, но двух я зарубил топором, а ещё одного застрелила Гвенлин. Больше никаких неприятных встреч не произошло. Когда стало светать, Гвенлин предложила сделать привал. У меня были с собой сыр и хлеб, а Гвенлин достала из походной сумки вино и аж пять сладких рулетов.
– Позаимствовала их в форте, – пояснила она, заметив мой удивлённый взгляд.
– Когда ты успела?
– В столовой же лежали… – Гвенлин откусила рулет. – Хочешь?
Я отказался, ограничившись вином и соорудив для себя бутерброд. Небо на горизонте постепенно светлело, окрашиваясь в нежно-розовые рассветные тона. Начали щебетать птицы. Утро выдалось гораздо теплее, чем позавчера, но всё же было свежо, а от остывшей за ночь земли шёл холод.
– Тебе не холодно сидеть на промёрзшей земле, Гвенлин?
– А что ты предлагаешь? – засмеялась она.
Вопрос по существу. Действительно, у меня не было с собой ничего, что можно было бы использовать в качестве подстилки.
– Видимо, ничего не предлагаю, – пожал плечами я. – На колени ко мне ты не сядешь. Просто спросил.
– А Векс бы села, – Гвенлин хитро улыбнулась.
– Векс я бы и не предложил.
– Ты и мне не предлагаешь, – уже откровенно веселилась эльфийка.
– Ну ты и зараза, – рассмеялся я. – Я просто вдруг подумал, не холодно ли тебе.
– Мне – нет. Тебе самому не холодно?
– Нет. Я привык, я же норд.
– Я тоже почти норд, – отрезала Гвенлин.
– Расскажи мне о себе, – попросил я после долгой паузы.
– Зачем?
– Ну, интересно… В каком форте ты выросла… И почему ты «почти норд»… И вообще.
– Знаешь, что я тебе скажу, Ингвар? – спросила Гвенлин, потягиваясь. – Я понимаю, почему тебе «интересно». Потому что ты продолжаешь обклеивать меня ярлыками. Скоро на мне уже свободного места не останется, но ты хочешь знать историю моей жизни, чтобы приклеить на меня ещё парочку ярлыков с надписью «Добрый вор». И знаешь, для чего тебе это нужно? Чтобы объяснить себе, почему такой хороший, честный и правильный норд, как ты, шатается по пещерам в обществе отпетой воровки, взламывает замки и убивает людей. Чтобы утрясти это у себя в голове. Объяснить себе, что воровство – не такая уж плохая штука, если среди воров встречаются хорошие люди. Так, Ингвар?
Она сказала всё это беззлобно, но у меня по спине пробежал холодок.
– Я не знаю, что ты втемяшил себе в голову такого, для осуществления чего тебе потребуются воровские навыки. И знать не хочу, если честно, – продолжала она. – Учишься ты быстро, это правда. И стреляешь, и крадёшься, и открываешь замки гораздо лучше, чем обычный человек смог бы научиться за это время. Но это не от того, что у тебя есть талант к воровскому делу, Ингвар. Это от того, что у тебя есть талант к учёбе. Ты впитываешь новые знания как губка, и ты достаточно старателен, чтобы быстро их закрепить на практике. И это хорошо, пока ты учишься тому, что тебе действительно нужно…
Она остановилась, ожидая, видимо, моей реакции, но я смотрел в сторону и молчал.
– А ещё я знаю, почему ты стрелял в атронаха, а не в мага, хотя превосходно запомнил, что не нужно тратить время на призванных созданий. Тебе сейчас кажется, что ты «забыл», и это так. Твой разум предпочёл «забыть» это знание, чтобы тебе не пришлось стрелять в человека, Ингвар. Потому что когда ты поступаешь «не по правилам», когда тебе приходится клеить на себя чёрный ярлык вместо белого – это убивает тебя.
Я молчал, будто окаменев, и с ужасом понимал, что Гвенлин права. Что непонятно каким образом, но откуда-то эта хрупкая эльфийка знает меня лучше, чем я сам.
– Ты был бы хорошим священником, Ингвар, – усмехнулась она. – Или даже знаешь… проповедником. Косноязычием ты не страдаешь, убеждённости в своей правоте у тебя хватит на десятерых. Ты нёс бы свет веры и безнаказанно клеил ярлыки на людей, события и явления. И никто не бил бы тебя по рукам, когда ты собираешься наклеить очередной ярлык. Да…
Гвенлин тяжело вздохнула.
– Я помню одного проповедника в Вайтране… Ты мне его напоминаешь чем-то. «Сегодня они отнимают у нас нашу веру. А что завтра? Эльфы займут ваши дома? Лишат вас достатка? Отнимут ваших детей? Вашу жизнь?», – процитировала она и замолчала.
– Я не безумный фанатик культа Талоса, Гвенлин… – я поморщился. – Ты права насчёт ярлыков… и насчёт атронаха, наверное, тоже… хотя, чёрт побери, я не знаю, как ты это поняла – не иначе как умеешь читать души. Но если и правда умеешь, то ты лучше других должна знать, что я не ненормальный религиозный фанатик.
– Я вижу, Ингвар, – устало кивнула Гвенлин. – Ты просто норд… Добрый, честный, сильный, немного наивный норд. Ты очень похож на своего прапрапрадеда, – добавила она шёпотом.
– Норды разные, – пожал я плечами.
– Очень разные, – согласилась Гвенлин.
– Эльфы тоже.
– Да.
– Так почему ты больше норд, чем эльф?
– Я не говорила этого.
– Считай, что я… прочитал у тебя в душе.
Она закрыла глаза и долго молчала. Я решил, что обидел её этим вопросом, и хотел уже попросить прощения, когда Гвенлин внезапно, не открывая глаз, негромким певучим голосом, словно читая вслух сказку, начала рассказ:
– Первые несколько лет своей жизни я провела в форте Лунной Бабочки возле Балморы, в самом сердце Морровинда. Если честно, я до сих пор не знаю, как я появилась на свет и кто мои настоящие родители. Меня обнаружил имперский отряд при зачистке убежища контрабандистов – солдаты нашли полумёртвого от голода младенца в пустом загоне для рабов. Так что, возможно, моих настоящих родителей убили или продали в рабство… Мне же повезло дважды. Во-первых – я выжила. Во вторых, меня удочерила пара имперских легионеров, и это были прекрасные люди. Великодушные, образованные и космополитичные – олицетворение самого духа Империи. И вот сейчас ты наверняка ухмыляешься, Ингвар, а в моём воображении много лет Империя была чем-то высшим – мудрым, сильным и… родным. И до тех пор, пока я не столкнулась с Империей лицом к лицу, я верила в этот светлый образ.
– А сейчас?
– Не знаю, Ингвар. Когда я прошу барда в таверне спеть «Век произвола», то чувствую, что где-то внутри меня ещё живёт отголосок этой детской веры в справедливую и прекрасную Империю. Я не приняла ничью сторону в гражданской войне, но если я раз за разом заказываю эту песню – значит, верю…
Я медленно кивнул, давая понять, что уловил мысль. Потом сообразил, что у Гвенлин закрыты глаза, но она словно почувствовала мой кивок.
– Родители решили отдать дань традициям босмеров и дать мне эльфийское имя. Правда, они плохо разбирались в них и обратились за помощью к аптекарю форта. Пожилой босмер, наверно, решил обыграть название форта Лунной Бабочки и предложил назвать меня Гвенлин. «Свет луны». Странно, но я ведь совсем не вспоминала о том, что значит моё имя, пока судьба не привела меня в Сумеречную гробницу Ноктюрнал.
Гвенлин замолчала, но я не стал задавать ей вопросов и терпеливо ждал продолжения рассказа.
– Я отвлеклась… Так вот, в то время я была совсем крохой, поэтому не запомнила почти ничего. Помню, как мать брала меня с собой в Балмору в книжный магазин, и я с удивлением разглядывала данмеров – их было много, и все с серой кожей и красными глазами. Я тогда решила, что так, наверно, правильно, и что все люди за пределами форта выглядят именно так. – Гвенлин засмеялась. – А потом мои родители чем-то не угодили рыцарю-протектору1 , и их отправили колонизировать Солстхейм – там как раз начинал строиться форт Инеевой Бабочки. Мне было года три или четыре, когда мы приплыли на этот холодный остров. Я впервые увидела снег и решила, что это такое лакомство. Волшебный край, усыпанный сладкой снежной пудрой! О, я была просто счастлива. Удивительно, но я совсем не мёрзла. А ещё я тогда впервые увидела так много нордов – и в строящемся форте, и за его пределами. Они показались мне чем-то сказочным – люди с молочно-белой кожей и светлыми волосами, совсем не похожие на данмеров… Я подумала, что, наверно, они стали такими, потому что едят много снега. И начала есть снег, чтобы стать нордом, – Гвенлин улыбнулась, но улыбка вышла печальной. – Белее я не стала, как видишь, да и снег, к моему разочарованию, оказался совсем не сладким… Но я очень старалась. Потом кто-то из родителей застукал меня за этим занятием, меня отругали, а когда узнали, зачем я ела снег, объяснили мне, что на свете есть разные расы – норды, имперцы, редгарды… И что я — лесной эльф, – Гвенлин открыла глаза. – Но я никогда не чувствовала себя эльфом. Я больше имперец, чем эльф, и больше норд, чем имперец, – она посмотрела на меня и, улыбнувшись, добавила: – Я много снега съела тогда, понимаешь?..
Я смотрел Гвенлин в лицо и не мог подобрать нужные слова. Несмотря на улыбку, глаза её не улыбались. Мне почему-то явственно представилась картина: маленькая девочка бредёт вдоль серой каменной стены форта, ощупывая свои остроконечные ушки. Потом зачерпывает пригоршню снега, отправляет её в рот и морщится – снег внезапно кажется ей горьким.
– А потом ты больше не ела снег, потому что он казался тебе горьким? – зачем-то озвучил своё видение я.
Гвенлин вскинула на меня удивлённый, даже испуганный взгляд.
– Да… А как ты понял?
– Ох, Гвен, чего же тут не понять… – кажется, это вырвалось напрямую из сердца, минуя разум. И только в следующее мгновение я сообразил, что я сделал. Я не только снова назвал Гвенлин уменьшительным именем, но и ещё, повинуясь какому-то глупому порыву, крепко обнял её, прижимая к себе.
К моему удивлению, Гвенлин не оттолкнула меня – наоборот, прижалась щекой к моей груди и замерла, едва ощутимо вздрагивая. Я взял её маленькую ладошку в свою и почувствовал, что тонкие пальцы Гвенлин на ощупь просто ледяные. Что бы она ни говорила, ей было зябко сидеть на холодной земле. Я накрыл её руку своей ладонью, чтобы отогреть, и ощутил невыносимый прилив нежности к той грустной остроухой малышке, которая пряталась за маской аккуратной, сдержанной и во всем безупречной главы Гильдии.
– Видишь, как легко тебя растрогать, Ингвар, – с сарказмом заметила Гвенлин. Она снова надела маску, становясь привычной – спокойной и ироничной. – Кто даст тебе гарантию, что я не выдумала эту душещипательную историю? Настоящий вор не должен верить всему, что слышит, и уж тем более – слезливым байкам о чужом детстве.
Я медленно, словно пытаясь затормозить превращение, выпустил её из объятий.
– И без того понятно, что ты все врёшь, – проворчал я. – «Я почти но-орд», а руки ледяные.
– Да, неувязочка вышла, – улыбнулась Гвенлин, тряхнув головой. Глаза её смеялись, и по их выражению было абсолютно невозможно угадать, лжёт она или нет.
И всё-таки я был совершенно уверен, что, рассказывая о своём детстве, она говорила правду.
Самая трогательная глава. Когда я читала её в первый раз, после слов «я много снега съела тогда», на мои глаза навернулись слёзы. Так растрогалась!
Ладно, скажу по секрету: есть несколько глав, во время написания которых я плакала, и это одна из них :’)